Эрих Ремарк - Искра жизни [перевод Р.Эйвадиса]
— Боже мой, я же оперировал, — пробормотал он и уставился на помощника.
— Конечно, — ответил тот. — А что же ты еще мог делать?
— Я оперировал, — повторил Бергер.
— Ну конечно! Сначала ты делал перевязки и смазывал маслом или чем-то там еще, а потом вдруг взялся за нож и пошел орудовать. За это время тебе сделали два укола и влили четыре чашки какао. Ты им здорово пригодился — с такой оравой им без тебя было бы не управиться!
— Какао?
— Да. Для себя эти друзья ничего не жалели. Чего у них только не было — какао, масло и бог знает что еще!
— Оперировал. В самом деле оперировал… — прошептал Бергер.
— Да еще как! Я бы никогда не поверил, если бы не увидел этого своими глазами. При твоем-то весе! Но сейчас тебе нужно на боковую. Будешь спать, как король, на настоящей койке. Какого-нибудь шарфюрера! Пошли.
— А я думал…
— Что?
— Я думал, что уже никогда не смогу…
Бергер посмотрел на свои руки, повернул их ладонями кверху, затем бессильно опустил вниз.
— Да, — проговорил он, — спать…
День выдался серый. Возбуждение росло. Бараки гудели, словно ульи. Это было странное состояние — состояние неопределенности, какой-то непонятной свободы за колючей проволокой, полной надежд, слухов и напряженного, темного страха. В любой момент могли появиться эсэсовские команды или отряды гитлерюгенд. Все найденное на складе оружие было распределено между заключенными, но две-три роты солдат могли бы навязать лагерю тяжелый бой, а двух-трех орудий хватило бы, чтобы не оставить от него камня на камне.
Мертвых собрали и свезли в крематорий. Другой возможности не было: трупы сложили друг на друга, как дрова. Лазарет был переполнен.
После обеда над городом вдруг показался самолет. Он выполз из-за низких облаков.
Заключенные пришли в смятение.
— На плац! Все, кто может ходить, — на плац!
Из облаков вывалились еще два самолета. Они описали круг и присоединились к первому.
Моторы ревели. Тысячи глаз были прикованы к небу.
Самолеты быстро приближались. Старосты привели часть людей из рабочего лагеря на плац и выстроили их в две длинные шеренги, образующие огромный крест. По четыре человек на каждом конце креста размахивали белыми простынями, которые притащил из казармы Левинский.
Самолеты уже кружили над лагерем. С каждым кругом они опускались все ниже.
— Смотрите! — крикнул вдруг кто-то. — Крылья! Опять!
Заключенные махали простынями. Они махали руками, они кричали сквозь рев моторов. Многие, сорвав с себя куртки, вертели их над головой. Самолеты еще раз прошли над самыми крышами бараков, опять приветственно помахав крыльями, затем исчезли.
Толпа хлынула обратно в бараки. Все то и дело поглядывали в небо.
— Сало… — сказал вдруг кто-то. — После войны четырнадцатого года пошли посылки с салом, из-за океана…
И тут все неожиданно увидели на дороге, у подножия холма, первый американский танк, тяжелый, приземистый и страшный.
Глава двадцать пятая
Сад был залит серебристым светом. Остро пахло фиалками. Фруктовые деревья у южной стены, казалось, были облеплены розовыми и белыми мотыльками.
Альфред шел впереди, за ним трое американцев. Они старались ступать как можно тише. Альфред указал рукой на хлев. Американцы бесшумно рассредоточились.
Альфред распахнул дверь.
— Нойбауер, — произнес он негромко. — Вылезайте!
Из теплой темноты послышалось невнятное хрюканье.
— Что? Кто там?
— Вылезайте!
— Что? Альфред! Это ты, Альфред?
— Да.
Нойбауер опять хрюкнул.
— Чччерт! Ну я и дрыхнул! Снилось что-то… — Он откашлялся. — Сон какой-то дурацкий — ты мне не говорил «вылезайте»?
Один из солдат бесшумно вырос рядом с Альфредом. Вспыхнул карманный фонарик.
— Руки вверх! Выходите!
Бледный луч осветил полевую койку, на которой сидел полуодетый Нойбауер. Он вытаращился на свет фонаря, подслеповато моргая опухшими глазами.
— Что? — проскрежетал он, наконец. — Что это? Кто вы такие?
— Руки вверх! — повторил американец. — Ваша фамилия Нойбауер?
Нойбауер слегка приподнял руки и кивнул.
— Вы комендант концентрационного лагеря Меллерн?
Нойбауер опять кивнул.
— Выходите!
Заметив направленный на него черный зрачок автомата, Нойбауер встал и так резко вскинул вверх руки, что пальцы его ткнулись в низкую крышу сарая.
— Я не одет.
— Выходите!!
Нойбауер нерешительно приблизился, серый и заспанный. Он был в рубахе, галифе и сапогах. Один из солдат проворно обыскал его.
Нойбауер взглянул на Альфреда.
— Это ты привел их сюда?
— Да.
— Иуда!
— Вы не Христос, Нойбауер, — медленно произнес Альфред, — а я не нацист.
Американец, оставшийся в сарае, вернулся и отрицательно покачал головой.
— Вперед, — сказал другой, тот, что говорил по-немецки. Это был капрал.
— Я могу надеть свой китель? — спросил Нойбауер. — Он висит в сарае. За крольчатником.
Капрал помедлил немного, потом отправился в сарай и через минуту вернулся с пиджаком от штатского костюма.
— Нет, не этот, пожалуйста, — заявил Нойбауер. — Я солдат. Пожалуйста, мой китель.
— Вы не солдат.
Нойбауер растерянно заморгал.
— Это моя партийная форма.
Капрал еще раз скрылся в сарае и принес китель. Ощупав его, он протянул его Нойбауеру. Тот надел китель, застегнул его, расправил плечи и представился:
— Оберштурмбаннфюрер Нойбауер. К вашим услугам.
— Хорошо, хорошо. Вперед!
Они пошли через сад. Нойбауер заметил, что неправильно застегнул китель. Он расстегнул его на ходу и застегнул как следует. Все пошло наперекос в последний момент. Вебер, предатель, спалил барак, хотел подложить ему свинью. Он действовал самовольно, это легко будет доказать. Нойбауера вечером не было в лагере. Он обо всем узнал по телефону. И все же — чертовски неприятная история. Именно сейчас! А тут еще этот Альфред, второй предатель. Просто взял и не явился. И он остался без машины, на которой собирался бежать. Части уже отступили; в лес бежать было бы глупо, — и тогда он решил спрятаться в саду. Думал, что здесь им никогда не придет в голову искать его. Хорошо, что он успел сбрить гитлеровские усики. Но каков мерзавец, этот Альфред!
— Садитесь сюда. — Капрал указал ему на сиденье.
Нойбауер вскарабкался на машину. «Это, наверное, и есть то, что они называют джипом», — подумал он. Эти американцы вели себя вполне сносно. Даже корректно. Один из них, наверное, американский немец. Есть же, говорят, за границей какое-то немецкое братство — союз или что-то в этом роде.
— Вы хорошо говорите по-немецки, — начал он осторожно.
— Еще бы, — холодно ответил капрал. — Я из Франкфурта.
— О-о!.. — произнес Нойбауер.
День сегодня, похоже, и в самом деле пресквернейший. И кроликов кто-то украл. Когда он пришел в крольчатник, дверцы клеток были открыты. Дурное предзнаменование. Сейчас они уже, наверное, шипят на вертеле у какого-нибудь варвара.
Ворота лагеря были широко раскрыты. Над бараками развевались сшитые наспех флаги. Огромный громкоговоритель передавал какие-то объявления. Вернулся один из грузовиков, посланных за продуктами. В кузове у него стояли бидоны с молоком.
Джип, в котором привезли Нойбауера, остановился перед комендатурой. У входа американский полковник отдавал распоряжения своим офицерам. Нойбауер вылез из машины, одернул китель и шагнул вперед.
— Оберштурмбаннфюрер Нойбауер. К вашим услугам. — Он не вскинул руку, как при гитлеровском приветствии, а просто козырнул по-военному.
Полковник взглянул на капрала. Тот перевел.
— Is this the son of a bitch? — спросил полковник.
— Yes, Sir.
— Put him to work over there. Shoot him, if he makes a false move[18].
Нойбауер напряженно вслушивался, пытаясь понять, о чем идет речь.
— Вперед! — скомандовал капрал. — Работать. Убирать трупы.
Нойбауер все еще не терял надежды.
— Я офицер, — пролепетал он. — В чине полковника.
— Тем хуже для вас.
— У меня есть свидетели! Я обращался с людьми гуманно! Спросите их!
— Я думаю, нам понадобится с полдюжины крепких парней, чтобы ваши люди не разорвали вас на куски, — ответил капрал. — Хотя я был бы только рад… Вперед! Живо!
Нойбауер метнул взгляд на полковника. Но тот уже забыл о нем. Он повернулся и покорно пошел вперед. Двое солдат шли по бокам, третий — сзади.
Через пару минут его узнали. Американцы насторожились. Они ожидали натиска заключенных и еще плотнее обступили Нойбауера. Его бросило в пот. Глядя прямо перед собой, он шагал так, словно торопился, но вынужден был идти медленно.
Но ничего не произошло. Заключенные останавливались и смотрели на Нойбауера. Они не бросались на него с кулаками. Они образовали для него коридор. Никто не приближался к нему. Никто не произносил ни слова. Никто не проклинал его. Никто не бросил в него камня. Никто не поднял на него дубинку. Они просто смотрели на него. Они образовали узкий коридор и неотрывно смотрели на него, на всем пути, до самого Малого лагеря.
